Книжницы

Это интересно...

Рубрика "Интервью" из журнала "Читаем вместе"
Декабрь 2015

Виктор Чижиков:
«Когда рисуешь для детей – все должно быть честно»

Знаменитый художник Виктор Чижиков – автор сотен иллюстраций к десяткам любимых детских книг. Его иллюстрации – смешные, добродушные, изящные, выполненные с безупречным мастерством и вкусом – стали классикой книжной графики. Несколько поколений читателей уже и представить не могут, что герои рассказов, стихов и сказок могут выглядеть как-то иначе. Всемирная слава настигла Виктора Александровича, когда он придумал легендарного олимпийского Мишку – доброго, славного, забавного, что, несомненно, роднит его с со всеми персонажами, созданными художником. Нынешней осенью Виктору Александровичу исполнилось 80 лет. Мы говорим о книгах его жизни, о встречах и впечатлениях, связанных с литературой.

– Чехов – самый мой любимый писатель. Поэтому я его жизнь знаю досконально, в мельчайших подробностях. Я уже много лет буквально обложен всякой литературой, ему посвященной. Вся моя жизнь почему-то все время упирается в Антона Павловича.
– С чего все началось?
– Все от отца моего. Папа, вернувшись с фронта, первым делом спросил про книги. У нас до войны была большая хорошая библиотека. Потом нас с мамой эвакуировали в Ульяновскую область, в Чердаклинский район, село Крестово-Городище. Когда вернулись домой, оказалось – за время нашего отсутствия нашу московскую квартиру основательно обчистили, и, кроме всего прочего, пропало много книг. Но «Записные книжки» Чехова, которые отец купил накануне войны, остались. Про них он сразу и спросил. Я ответил, что они как раз уцелели. А он: «Ну, слава Богу!» А любимой фразой Чехова из «Записных книжек» была такая: «По улице шел такс, и ему было стыдно за свои кривые ноги». Потом, когда я подрос немножко, классе в пятом, я уже начал делать иллюстрации к его произведениям. Тогда уже понимал, насколько это мощный, юмористически одаренный человек. И сатирически, конечно, тоже. Меня все восхищало в нем, и я сделал иллюстрации и к «Унтеру Пришибееву», и к «Хамелеону», и ко всем тем рассказам, которые под псевдонимом Чехонте печатались в «Осколках». Они меня жутко веселили.


– Сохранились?
– Нет, конечно. Только представьте, когда это было… А багаж чеховский все накапливался, накапливался в моей душе, и надо было как-то воплотить впечатления на бумаге. Совсем необязательно хорошо нарисовать, а вот образы надо сделать именно такими, какими их описывал Чехов… Над каждым героем я обычно сидел очень долго, старательно прорисовывал.
А последний такой привет от Чехова пришел из повседневной жизни. Как-то раз Эдуард Успенский мне сказал: «Чиж, ты собирайся, мы едем в Финляндию на представление нашей книжки, вышедшей в Суоми». А я что, я всегда готов. Приехали мы в Финляндию, Эдик знакомит меня с высоченным финном молодым: «Чиж, знакомься, это Марти Анхаве, он в 18 лет уже перевел “Записные книжки” Чехова». И я в очередной раз понял, что никуда от Чехова уже не денешься… Я и не пытаюсь.
– Потом, во взрослом состоянии, никогда не хотелось проиллюстрировать Чехова уже всерьез?
– Нет. У меня не хватит пороху. Понимаете, я уже настолько зациклен на примитивных героях…
– Но есть же «Каштанка», «Ванька Жуков»?
– Не мое. Вот в детстве, когда читал со слезой пронзительный рассказ «Тоска», например…
– А «Степь»?
– «Степь» тоже нет. Там нужен другой художник.
– Давайте чуть-чуть отвлечемся от любимого Чехова и вернемся пораньше. Психологи уверяют, что любимая сказка может рассказать о человеке даже то, о чем он сам про себя не всегда понимает. У Вас такая сказка была?
– Была и есть – «Конек-Горбунок», конечно. Никогда не забуду момент, когда я впервые увидел иллюстрации Юрия Алексеевича Васнецова. В книге есть иллюстрация, где плывет кит, а на спине у него деревенька – стоят избушки, палисаднички, и мужик вдали пашет. Так вот этот пахарь меня жутко взбудоражил. Я прибежал к маме: «Там мужик киту делает больно!!!» Она посмотрела и начала меня успокаивать: «Да, нет, ну что ты, на спину кита нанесло столько земли, что он ничего не чувствует». Я слегка унялся, но всегда на эту иллюстрацию смотрел настороженно. Смутные сомнения все-таки остались. Потом, уже когда я сам начал рисовать для детей, всегда думал о том, что ни одному живому существу на моих картинках не должно быть больно.
– Почему не «переиллюстрировали» «Конька-Горбунка» по-своему, так, чтобы кита не вспахивали?
– Потому что Перцов иллюстрировал, мой друг. Схватил раньше меня и, урча, утащил в свой угол. Мы же работали в одной мастерской: Вениамин Лосин, Перцов и Монин.
– У вас такая конкуренция была – кто раньше схватит?
– Никакой конкуренции. Нашу мастерскую точно можно назвать редким заповедником взаимопонимания.
– Но «Конька-Горбунка» из-под носа увели.
– При полном взаимопонимании. Мне и другие сказки нравились.
–Из русских народных сказок какой сюжет нравился?
– Мне как-то предложили «Курочку Рябу». Но не понравилась сказка – не пон-ра-вилась! Дед бил-бил – не разбил, бабка била-била – не разбила, все били, а мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Такую чушь я иллюстрировать не мог.
– Так уж прямо и чушь, тут же совсем о другом!
– Вот и Лосин, мой мудрый друг, сказал: «Ну, и дурак же ты, Чижиков, это – иносказание». И сам прекрасно нарисовал. И не только «Рябу». Очень много русских народных сказок в рисунках Лосина издано в Японии. Именно его иллюстрации прошибли дорогу туда другим нашим художникам. И моих три книжки у них вышло.
– Какие?
– «Вершки и корешки» я рисовал. Потом японцы позвонили и очень удивили просьбой, чтобы я придумал продолжение. Я объясняю: «У нас как-то не принято писать продолжения русских народных сказок». Потом подумал-подумал, и решил: «Ну ладно, если для детей – попробую».
– Ого, ничего себе – сиквел (это сейчас так называется) «Вершков и корешков»! Вы смелый человек!
– А что делать?! Но, как всегда, пошел другим путем: стандартное продолжение – это неинтересно. Я придумал книжку, где действуют внуки героев – внук мужика и внук медведя. Так появилась книжка «Петя и Потап». Японцы были довольны, издали. А через некоторое время снова звонят и снова просят продолжение.
– А Вы уже во вкус вошли!
– Да, я позже еще одно продолжение придумал. Они и про четвертое стали заговаривать, и, хотя оно написано, доделать и отделать еще руки не дошли.
– Чехов, «Конек-Горбунок», кто дальше?
– Я жутко любил Горького. Слово «жутко» не убирайте, оно правильное. «Мои университеты» особенно. А знаете почему, кроме всего прочего? Там Волга участвовала как самое активное действующее лицо. После эвакуации, а это самый такой… восприимчивый возраст был, я уже считал себя настоящим волжанином. Так что читал и с интересом, и с удовольствием. Помню, на уроке литературы учитель вызвал меня к доске, долго и внимательно слушал. А я очень хорошо отвечал! Он дослушал до конца и торжественно говорит: «Вот, мудрый муж Чижиков (он всех нас называл мудрыми мужами), назови мне трех персонажей, которые особенно повлияли на всю жизнь Горького? Назовешь верно – ставлю годовую пятерку». Я почувствовал ответственность момента и произнес:
«– Бабушка.
– Правильно – учитель говорит. Потом я вспоминал, вспоминал и – ага, боцман Смурый такой был, который научил героя читать на пароходе. Говорю:
– Смурый.
– Молодец! И вот от третьего имени зависит твоя годовая оценка.
И я сказал:
– Ленин».
Сказал, потому что я советский ученик был, дурачок.
– И…
– …получил пятерку! Мать очень удивилась, потому что у меня обычно на пятерки дыхания не хватало, так, троечником был. Я долго этой годовой пятеркой по литературе гордился. И сейчас горжусь.
– Что еще поставили бы на свою условную полочку с книгами?
– Естественно, каждую книжку, проиллюстрированную мной. Я же их читал.
– Да что Вы? Неужели?! А художник может иллюстрировать, не читая?
– Конечно.
– Это как?
– Как? Вот я вам сейчас расскажу, как. Прибегает к моему другу Лосину литовская художница Раса Дачкуте – дело происходило в Доме творчества, куда нас иногда посылали, и говорит: «Надо книгу проиллюстрировать». Тут важно заметить, что в Прибалтике нас всегда считали реалистами – то есть пропащими совершенно людьми, какими-то тормозами, стоящими на пути к светлому будущему искусства. Зато, когда надо что-то нарисовать, они со всех ног бежали к нам. И вот прибегает Раса к Лосину:
«– Милый Венька, как рисуется ваш русский национальный инструмент – горн?
– Горн? А что, – интересуется Лосин, – ты иллюстрируешь?
– Я иллюстрирую рассказ про пионера, а у него во рту горн. Как он рисуется?
Лосин не растерялся, взял лист бумаги и объясняет:
– Значит, так, Раса, наш русский национальный инструмент рисуется так: тут такой раструб, потом идет так, так, потом закругляется, потом обратно. А вот тут, Раса, на противоположном от раструба конце, есть такая очень важная деталь, мундштук называется. – О, нет-нет, так не надо, это будет у пионера в горле».
Вообще, Лосин был большим знатоком, точнее, человеком-энциклопедией. Приходит к нему однажды художник из Харькова:
«– Венька, как рисуется выхухоль?
Тот берет карандаш и уточняет:
– Тебе в период линьки или как?
– Да, ладно тебе, я вообще не знаю, что это такое, нарисуй мне, что б я знал хоть, что рисовать».
Есть такие художники, которые без колебаний идут на ошибки. Помните: «Гляжу, понимается медленно в гору лошадка, везущая хворосту воз…» Один азербайджанский художник даже отдаленно не представлял себе, как это бывает, когда лошадь ведут «под уздцы». На рисунке мужик ведет лошадь, а оглобли прислонены не поймешь к чему, хомут – не хомут, а странная какая-то такая штучка к голове лошади приделана и ничем не привязана к этому сооружению, дуги вообще нету, которая, собственно, и создает конструкцию. Ему понимающие люди говорят:
«– У тебя сейчас все развалится, лошадь не сможет так везти!
– Как не сможет? – удивляется он. – Везет же, разве не видишь?..»
На первый взгляд кажется, это такие мелочи, тонкости, но, поверьте, именно в этом как раз и проявляется настоящий профессионализм. Особенно, когда рисуешь для детей – все должно быть честно.
– Виктор Александрович, что сейчас перечитываете, если перечитываете? К чему руки тянутся?
– Помимо Чехова, руки тянутся, например, к Данелии, у Данелии великолепные мемуары. Андрей Усачёв мне подарил «Автопортрет. История моей жизни» Владимира Войновича. Это я читаю, очень нравится, замечательно и интересно. У Войновича есть слова, которые мне необыкновенно близки. «В конце концов, вот написал все, как было. Может быть, отдельные факты перепутал, но намеренно не врал». Знаете, к старости я заметил за собой такое…
– Интригуете?
– Констатирую и признаюсь: художественная литература, кинофильмы мне абсолютно неинтересны, не трогают совсем. Все документальное читаю с большим интересом и большей верой, чем какие-то вымыслы. Хотя сам люблю выдумывать. Кстати, никогда фантастика не нравилась, потому что она настолько оторвана от земли… Космолеты у меня, кроме ужаса, ничего не вызывают.
– «Гарри Поттера» прочитали?
– Терпеть не могу, потому я его и не читал.
– Не ожидала от Вас такого!
– Но по впечатлениям моих близких друзей эту книгу одобрить можно.
– Вам бы понравилось.
– Нет, Эдик Успенский говорит, что не надо читать.
– Это он завидует.
– Кому, Поттеру?
– Роулинг он завидует!
– Нет, он говорит: «Я не люблю, когда рояль в кустах». То есть уже известен выход из трудного положения, а «Гарри Поттер» не дает возможности воспринимать прочитанное иначе, как рояль в кустах.
– И кино смотрели?
– И кино не смотрел.
– Вы принципиальный.
– У меня и Интернета нет.
– Но телевизор-то есть?
– Есть, я там футбол смотрю.
– Чьи еще книги Вам интересно сейчас читать?
– Виктора Астафьева. История его жизни, потеря матери, бабушка – это же тоже мемуары. И образ бабушки просто прекрасен. Вообще, изумительный писатель, который все ставит на свои места, и он предельно искренний. Он сочетает в себе откровенность, принципиальность и художественность в повествовании. Это для меня идеал, эталон. От некоторых эпизодов просто горло перехватывает. Например, как главный герой после призыва в армию приезжает проститься с бабушкой. И как он идет в ботинках, купленных на последние деньги, в трескучий мороз десять километров по тайге. И как эти новенькие ботинки теряют вид. Не только вид теряют, а буквально разваливаются, и он с почти отмороженными ногами приходит к бабушке, а там уже никого нет. И ему не с кем прощаться. Виктор Астафьев – писатель гигантский.
– Знаю еще, что Гоголя любите.
– Конечно.
– Какие произведения Вам ближе?
– По характеру и теме ближе всего, пожалуй, «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем…». Два Ивана такие разные, колоритные, реплики такие смешные, и ситуация сама… Господи, выеденного яйца не стоит, а такие трагедии!
– Как в жизни.
– Да, как в жизни, хоть смейся, хоть плачь.
– Если бы Вам сказали: «Рисуй, что хочешь», что бы выбрали для души?
– Хочется многое, но не все поддается. Сейчас ничего не иллюстрирую. Хочу продолжить свою серию «Коты великих людей». Я же котов очень сильно люблю. Даже вместе с Андреем Усачёвым сделали большущий альбом «333 кота». У меня, например, был кот Гоголя. Сидит в лодке за кустами котяра, камыши вокруг растут, у него в лапах рогатка, за поясом понатыкана дичь. Котяра целится в очередную утку и обращается к зрителю: «Редкая птица долетит до середины Днепра». При нынешней ситуации я не показываю эту картинку публично. Настанет время, вынем из архива. Или кто-то вынет.
– Вы точно выдающийся котолюб. Но вот в Вашей совместной с Андреем Усачёвым книжке в самом названии заявлено, что будет 333 кота. Решила проверить, сколько их там – не досчиталась, не получилась цифра. Не додали народу котов?
– Там есть один рисунок, где сразу 148 котов. Вы наверняка приняли их всех за единицу, а там надо каждого сосчитать. Попробуйте.

Беседовала: Клариса Пульсон